Руфка недовольно хмыкнула. А уже через мгновение водила тонкими пальцами по своей коже. Темные от кны ногти умело пробежали по ягодице, коснулись впадины под коленом и медленно поползли по внутренней поверхности бедра.

Пальцы преследовали цель.

Но Талавиру было не до того.

— Что сегодня произошло? Я слышал стук. И ты не торопишься меня отпускать.

Руфь в последней попытке выгнула спину, демонстрируя впадинки над ягодицами, и потянулась за одеждой.

— Может, и случилось. Сфена сейчас постоянно на мостике. Но меня не искали.

Она знает, что я пошла к тебе, хабби.

«Ибо ты должен за мной следить», — мысленно закончил Талавир, понимавший причину любопытства к нему. Он попал под суйер, годы проспал на Матери Ветров, а потом проснулся без изменений, словно ничего и не произошло. Для науки он был ценным экземпляром. Талавиру не нравилась эта мысль, потому что он хотел, чтобы в нем видели прежде всего преданного Старшего Брата, воина Поединка. Он развернулся к Руфе и как можно спокойнее спросил:

— Снова напали на гуманитарный конвой? Уроды?

Официально люди в Деште числились измененными, сами себя они звали засоленными, но редко кто на Матери Ветров называл мутированными иначе, чем уродами.

— А-а-а! — Руф угрожающе помахала пальчиком.

Все попытки Талавира извлечь из нее больше информации наталкивались на этот жест. Вместо одеваться Руфь подошла к крошечному зеркалу, которое прятала за портретом лидера Старших Братьев и живого пророка — Языка Поединка. Грех самолюбования считался одним из самых серьезных, а потому зеркала были запрещены.

— А я не скажу Белокуну, что ты нарушаешь Догмат и делаешь харам, —

Улыбнулся Талавир и указал на блестящую поверхность.

Руфь улыбнулась в ответ. Она принадлежала Зиницам — службе разведки Матери Ветров, которые имели неслыханные свободы, по сравнению с другими Братьями на станции. Зрачки могли красить волосы и ногти красной кной, прокалывать уши, носить яркие платки, словно чудовища с земли, и, что поражало больше всего, употреблять уха — наркотик из модифицированной полыни суета. Но даже для нее обвинения в греховной любви к себе могли повлечь за собой серьезные проблемы.

Талавир больше шутил, чем угрожал, но Руфь приняла слова за чистую монету.

— Что-то произошло внизу. — Руфь быстро спрятала зеркальце, напрягла лоб и по слогам произнесла незнакомое слово: — Эк-стра-ор-ди-нар-не. Первая

Зрачок Сфена получил сообщение. Они даже поссорились с Белокуном. И это не из-за бури. С вечера все на ушах. Только я не говорила тебе.

Талавиру хотелось узнать подробности, но под потолком тревожно мигал красный огонек. Приближалось время молитвы.

Он наклонился к одежде, чтобы передать его Руфи. Он не ошибся в предчувствиях. Что-то случилось. Вот почему Белокун до сих пор не вызывал его на традиционный разговор. Из распахнувшихся карманов женского комбинезона с звоном вывалилась на пол разная мелочь. Руфь засуетилась, бросилась собирать.

— И как они постоянно расстегиваются?

— Легко, если пренебрегать Догматом и не задирать одежду на все пуговицы. С

с другой стороны, как еще хорошей женщине демонстрировать как можно больше своего привлекательного тела? — Талавир подобрал связку магнитных ключей, достал из-под кровати помаду и даже повернул палочку уха. Руфь едва успела ее спрятать. Из динамиков загремели первые ноты гимна Поединка. Он звучал несколько часов и был обязательным к исполнению для всех, кто находился на борту подлодки.

Талавир снисходительно покачал головой, наблюдая, как Руф дергает одежду, поправил свой и затянул:

Я Старший Брат, я винт Старших Братьев, я пес Старших Братьев.

Я воля Двуглавого Бога и его Языка.

Старшие Братья — первые из избранных. Мы хранители памяти, мы единственные знаем правду.

Священный огонь Двуглавого Бога омоет землю, и лучшие, более сильные восстанут на месте слабых и слабодушных.

Старшие Братья будут везде. Славься, Покой, и Язык твой.

Славься! Славься! Славься!

«Мы хранители памяти, мы единственные знаем правду». Эти слова снова напомнили Талавиру о утреннем кошмаре. Он подумал о Брате, который стрелял в него в Шейх-Эле. Брат мог пойти на Брата, только если предал Догматы, предал

Поединка. Но кто кого предал во время той резни? Почему его собственный Брат стремился к его смерти? Была ли во сне хоть крошка правды? Гавен Белокун называл амнезию следствием длительной комы, а сны — фантазиями из-за посттравматического шока. Талавиру не хотелось верить, что бред был отголоском реальных воспоминаний. И все же это мнение не отпускало.

— Славься! Славься! Славься!

Руфь облегченно выдохнула. Следующий гимн прозвучит уже после полудня.

Она забыла об угрозах Талавира и еще раз подошла к маленькому зеркалу и попыталась вырвать синее перо, выросшее слишком близко к брови. В этом была вся Руфь: занималась внешностью больше, чем собственной безопасностью. Но сегодня все было не всегда. Красный огонек снова замигал. Из динамика раздалось ее имя. Это означало, что ее вызвали на мост к руководству станции.

Женщина дернулась, локтем задела зеркальце, оно сорвалось и полетело наземь.

Руфь бросилась к сокровищу. В ее глазах набухли слезы. Губы беззвучно шевелились.

Талавир поднял обломок и мгновенно задержал взгляд на отражении. Из зеркала на него смотрели узкие узкие глаза. Жесткие морщинки собрались в уголках. Он не узнавал изображения. Уснул двадцатилетним, а очнулся чужим взрослым мужчиной. Кома унесла годы и воспоминания, оставила безумные сны о войне и ощущении потери. Он не сможет стать истинным Братом, пока не поймет, что с ним произошло.

Руфь всхлипнула. Она все еще была здесь, и это вернуло Талавира к реальности.

— Это только стекло. Говорят, у чудовищ с земли зеркал вообще нет. И не потому, что в Деште они запрещены. Уроды боятся на себя смотреть. Ты ведь не такая. Ты не уродина. А перья придают шарм, — сказал Талавир то, что она хотела услышать, и заставил ее бросить обломки в мусорку.

— Знаю, — сквозь зубы сказала Руфь. — Я не так глупа, как ты думаешь. Не такая, как ты. Я не хочу вниз, я не хочу в Деште.

— Что ты думаешь, что я хочу туда? — ответил он,